Старый орк стоял возле невысокого каменного кургана. Время сделало и с ним свое дело: старик был почти слеп. Ветер трепал абсолютно белые волосы, сушил грубую зеленую кожу. Старик, кряхтя, присел перед курганом на поросший мхом камень. Да, тут ей было бы хорошо. Тут было красиво. В степях не только жара и желтая, сухая трава. Есть и поистине красивые места. Небольшой источник бил прямо на вершине горы. Несколько низких деревьев, камни, трава, мох – все это радовало взгляд Хаэба, пока зрение его не упало так сильно, что кроме размазанных пятен он более ничего видеть не мог.
— Доченька моя… Лоэдрия… — просипел старик. Затянутые пеленой глаза заблестели. Скупая, маленькая слеза покатилась по изрезанной шрамами и морщинами грубой щеке, да так и растаяла на ней, растеряв всю полноту свою во многочисленных складках-препятствиях.

Четырнадцать лет назад он остался совсем один. Старый чернокнижник, переживший столько, что хватит, пожалуй, и на две жизни. После жуткой бури в Силитусе и всего, чему он отдаленно стал свидетелем, он и его названная дочь вернулись в родную лачугу на вершине горы в Степях. Лоэдрия, полудемоница — получеловек так и не обрела разума, оставшись после того жуткого ритуала безумной. Что только не перепробовал старый орк: и травы, и взвары, и притирки, и магию, и самые древние ритуалы, но ничего поделать не смог. Девушка прожила недолго. За девять месяцев она округлилась. Орк с ненавистью смотрел на выросший живот названной дочери, смягчало его лишь то, что сама Лоэдрия успокаивалась, поглаживая притаившегося внутри нее малыша, что-то бормотала. Чаще других она произносила имя: Фелвинг. Орк не знал, что это за имя, почему оно приходит на ум несчастной. Ночью были роды. Девушка кричала, рвалась, принимал роды старый орк. Ребенок, вполне обычный мальчик, с зачатками светленьких волосиков на голове, без каких либо признаков демонического естества, кричал и плакал. Истощенная, изможденная, потерявшая много крови, мать обняла дитя. Потом посмотрела уставшими глазами на орка:
— Фелвинг. Фелвинг! Фелвинг? – произнесла она трижды, разной интонацией. Орк сжал могучие челюсти. Он догадывался, что зачат этот младенец был именно в ту зловещую ночь. Кто отец его? Какова судьба этого розового комка?

Утром Лоэдрия, в обнимку с сосущем ее грудь малышом, померла. Орк не смог сдержать слез. Молча стоял он над ней, старый, ссутуленный, широкоплечий. Малыш шевелил ручками и смотрел на него. Сперва орку захотелось сбросить его со скалы. «Темное отродье. Ты убил мою девочку. Тварь, падаль!» — распалялся орк. Он даже взял его на руки, и сделал пару шагов из хижины. Малыш весело играл с его косматой бородой и хихикал. На розовой спинке, слева, под лопаткой было родимое пятно в виде звездочки. И старый орк не смог сделать задуманного. Похоронив названную дочь, орк закутался в балахон, оседлал дракона и отправился в далекие земли людей. Он оставил малыша ночью у порога одного из домов в Элвинском лесу. Громко постучав, он отошел, оставаясь скрытым от взоров. Дверь открыл мужчина. Он был встревожен, на лице его в темноте ночи еще угадывался прерванный сон. В руке был меч. Он наклонился к кричащему свертку и поднял его. Лицо его разгладилось, на губах заиграла улыбка. Он посмотрел по сторонам и, бережно прижимая малыша к себе, закрыл дверь. Больше старый Хаэб не видел того, кого Лоэдрия назвала Фелвингом.

* * *

Штормград. Город света и героев, город короля и дворян, город, который никогда не спит. Высоченные шпили квартала Магов, белое величие Соборной площади, гомон и неутихающая суета Торгового квартала. Фелвинг, юноша четырнадцати лет знал этот город совсем с другой стороны.

Судьба его прочно переплелась с этим многолюдным городом, когда ему было четыре года. Отец его, Фердинанд Хэйлер, солдат армии Короны переехал в Штормград, когда получил повышение. Мать, высокая красивая женщина, от которой всегда пахло эфирными маслами и ароматными вытяжками цветов, восприняла переезд в столицу с неописуемой радостью. Двое братьев Фелвинга и сестренка тоже были рады. Отец рассказывал разные байки, любил вспоминать, как они долго думали над именем для него, пока сам он не произнес детским свои ротиком «Фельвиньг». Порешили назвать Фелвингом, такова, стало быть, судьба. И все поначалу было хорошо. Отец служил, принося хорошее жалование, мать делала ароматные притирки, порошки и эфирные масла, продавала их. Густав, Ольгерд, Фелвинг и малышка Лиззи помогали по дому, собирали на лугах цветы и коренья для матери. Отец сделал ремонт, дом вырос пристройкой, а мама Камилла забеременела еще одним малышом.

Отец, крупный статный мужчина, с густыми черными баками, пронзительным взглядом, прямолинейным и гордым нравом, был рад очередному пополнению в семействе. «Растет и ширится род Хэйлеров!» любил говаривать он, глядя на улыбающуюся жену, придерживающую едва наметившийся растущий животик.

В один день отец пришел домой мрачный, сдвинутые черные брови, слегка подрагивающая левая щека — признак распиравшего его гнева, все говорило о чем-то нехорошем. Камилле хватало ума не расспрашивать мужа в такие моменты. Поев и выпив свежего пива, отец попросил налить еще. За второй кружкой он и рассказал матери, что повздорил с лейтенантом, «трусливым гомиком», как называл его отец. За что был разжалован в рядовые. Мать побледнела. Она была умной женщиной и понимала, к чему это приведет, но ничем не выказала своих страхов. А после отец ушел на войну.

Беременная Камилла не могла уже с той же резвостью заниматься своими делами, как раньше. На помощь пришли дети. Стали мало по-малу отказываться от дорогих излишеств и яств, а вскоре денег едва стало хватать на обычную пищу. Вернулся отец. Мать выбежала встречать его на крыльцо, дети высыпали за ней. Он шел, хромая на деревянный протез ноги-«награду» за время службы на фронте. Мрачный, в шрамах, постаревший лет на десять. Это был уже другой человек. Доброту его развеяло на полях войны. Он стал пить. Жалованья и пособий едва хватало чтобы прокормиться. Отец стал злой, несдержанный на язык, и, что гораздо хуже, стал давать волю кулакам, когда сильно напивался. Однажды он крепко избил мать, и у той случился выкидыш. Отец, конечно, корил потом себя и сожалел, но что-то треснуло и окончательно разбилось тогда в некогда крепкой и дружной семье. Он стал пить еще больше, пока в один день в дверь не постучал стражник. Мать, тоже постаревшая на добрый десяток лет после потери ребенка, открыла и поняла все без слов. Глаза ее заблестели от слез, рот приоткрылся, левой рукой она прикрыла его и разрыдалась. Стражник, в пыльных доспехах, склонил голову. Он был совсем молод, и, видимо, такие известия приносил впервые. Он начал, срывающимся и хрипящим голосом, потом закашлялся. Отец был мертв. Его нашли возле таверны в порту, с ножевым ранением аккурат под сердцем.

Подобно снежному кому, стали накапливаться проблемы и беды. Росли долги перед казной. Дом пришлось продать и перебраться жить в жалкую лачугу в бедном квартале. Крики пьяных, развязный смех уличных проституток, визг убиваемых где-то в ночи людей стали для семьи Хэйлеров теперь обыденным делом. Несколько раз в дверь ломились пьяные. Один раз, практически у их порога, нашли труп мужчины, истыканного, точно решето, всего перемазанного кровью. И когда, казалось, был достигнут предел бед: беднота, постоянный страх за свою жизнь, голод, пришел он… Его величество лордеронский тиф. Нет, слава свету, это была не лордеронская чума, но, пожалуй, тиф был ее далеким родственником. Бедные кварталы стали коптить небеса черным дымом погребальных костров. Нет, не так. Это были погребальные кучи, которые поджигались специальными командами обученных людей. Каждый вечер Камилла с детьми засыпали под звон колокольчика гробовщика и скрип колес трупных телег. Страх, гнев, буйства, там и тут вспыхивали потасовки в бедных кварталах. Люди винили нежить Лордерона, слепца-короля, который увлечен лишь вечной войной с Ордой, колдунов из квартала Магов и, конечно же, богатых. Бунты такие быстро подавлялись, а тела бедняков сваливали в общие кучи с умершими от тифа. Говорят, он передавался через вшей и блох. Черными воронами в птичьих масках ходили чумные доктора по грязным мостовым бедных кварталов.

Камилла стала сама не своя. Страх заболеть заставлял ее закрываться вместе с детьми дома, голодали порой по три дня. Детей она побрила налысо, сама тоже побрилась, как могла. Куце торчали лохмотья некогда красивых волос.
Однажды, когда мать забылась тревожным сном, Фелвинг, двое его братьев и малышка Лиззи выбрались на улицу в поисках съестного. Они, точно серые мышки, сноровисто залезали в чужие, опустевшие дома. В одном доме Фелвинг нашел целых три буханки хлеба. Одна была начата, они уже подсохли и заветрелись, но были съедобны. Братья и сестренка сгребли всю еду, что нашли и решили выбраться через задний двор дома. Когда они вышли, Лиззи пронзительно закричала. На балке висели два человека: мужчина и женщина. Пахло нечистотами и разложением. Братья схватили кричащую сестру и поспешили из дома, жуткая картина долго потом еще не выходила из головы у детей.
Когда они пришли домой, мать еще спала, ворочаясь на старом диване. Лиззи, расчесывая в кровь ноги, подошла к братьям, отламывающим куски хлеба. Густав посмотрел на Лиззи и щелбаном сбил с ее бритой макушки вошь. Когда проснулась мать, она устроила истерику, осознав, что дети без ее ведома выходили на улицу.

Вечером у Лиззи поднялся жар, малышка ворочалась и бредила. Мать не отходила от кровати дочери, вытирая крупные капли болезненного пота со лба ребенка. Веки бедняжки покраснели, дыхание было тяжелым, а слизистую носа забило густыми зеленоватыми выделениями. Со свистом дышала маленькая девочка, бредя в беспамятстве. На тихое предложение Ольгерда выйти и поискать доктора, мать посмотрела таким взглядом, что мальчишка сглотнул и отступил на шаг. Мать была в панике и на гране срыва. Звать лекарей она боялась, думая, что они отправят всю семью в огонь, без разбора. Страх перед всем, что происходило в квартале бедняков окончательно убил в ней рассудительность. Глубокий след оставили в сознании несчастной женщины сваленные в кучу горящие трупы и мерзкий запах паленой плоти.
До утра сидела Камилла у кровати, протирая лицо больной дочурке. Заплаканными глазами смотрела на нее. Смотрела, и не могла никак осознать, что та умерла еще до восхода солнца. Тело малышки раздулось, рот был открыт.

Мальчишки-братья проснулись рано утром, видя, как мать протирает лицо сестренке, мертвенно бледное, один за другим они разрыдались. Мать свалилась к вечеру. Ребята заботились как могли, Фелвинг выбежал на улицу в поисках доктора. Наверное, целый час носился он по грязным улицам, пахнущим рвотой, фекалиями, выпотрошенной рыбой и горящими кучами тел, пока не наткнулся на чумного доктора в маске. Высокая темная фигура наклонилась к мальчишке, смотря на него через жуткую маску. Фелвинг попятился и побежал домой.

Жрецы Храма практически все находились в более престижных кварталах, исцеляя и благословляя благополучных жителей города, многих просто не было в городе – они были призваны на передовую, на фронт.

Вечером в дом к братьям вошли люди, в сопровождении высокого человека в черном и в птичьей маске. Был тут и гробовщик с колокольчиком и телегой, на которой уже лежали с полдюжины тел. Братьев силой поволокли в след за человеком в черном. Дочь и мать грубо стащили с кровати, протащили по скрипучему полу и положили в телегу. Маленькая вспухшая ручка сестры свесилась за борт телеги. Фелвинг, Ольгерд и Густав видели, как покачивалась она, в такт дребезжащей по грязной мостовой трупной телеги. Мальчиков в тот день отвели в полевой лазарет. Фелвинг за эти несколько дней насмотрелся жутчайших картин, что мучавшие его иногда кошмары с чудовищными тварями, затмением, огромным вихрем казались ему чем-то вымышленным, далеким.

Братья Фелвинга не дожили до конца недели. Первым умер старший, пепельноволосый Густав. Крупные черты лица его исказились, распухли, изо рта и носа текла густая зеленая слизь. Ольгерд умер последним. Фелвинг даже не успел с ним попрощаться. Когда показались признаки болезни, мальчишку просто положили в телегу и медленно повезли к огромной кучи тел. Фелвинг плакал, слезы его, горькие точно морская вода, текли по грязному лицу, оставляя две дорожки. На него в лагере для карантина смотрели, как и на всех остальных, как на потенциального больного. Всюду была смерть. Умирали женщины и мужчины, старики и дети. Жрец света, в чистых белых одеяниях пришел в один день в лагерь. Не боясь замарать белого одеяния, он лечил и исцелял больных, сколько мог. И некоторых ему удалось спасти. Он был в замешательстве и не понимал, почему в этот раз эпидемия лордеронского тифа столь плохо поддавалась лечению в нищих кварталах, а когда узнал, что он первый жрец света тут, покачал головой.

Мало-помалу эпидемия кончилась. Жизнь в бедных кварталах, грязная и паскудная, приходила в себя. Тогда то Фелвинг, сирота без дома, без знакомых и родных оказался сперва на улицах бедных кварталов, а потом и в Приюте Дядюшки Уортола, в котором зацепился на много лет.

* * *

Фелвинг на миг отвлекся, рука его дрогнула и стоявший впереди пьяный здоровяк качнулся и обернулся.
— Ах ты сукин сын! – плюясь и плохо шевеля губами, проорал он. Он замахнулся на светловолосого паренька, но тот ловко ушел от удара и бросился бежать в лабиринты узких улочек. Пробегая, он подумал, что недурно было бы свернуть к гавани, может быть удастся разжиться там чем-нибудь. Он завидовал мальчишкам постарше, которые были ловкие и умелые, незаметные, как тени и быстрые, как крысы. У него получалось воровать крайне плохо, чаще других ему доставались тумаки, и чаще других он голодал. Дядюшка Уортол с супругой, жирной теткой с визгливым голосом, мадам Марберри, не прощали тех, кто не отрабатывал «дневную норму». Он был достаточно взрослым, чтобы уже выйти из возраста попрошаек, да и калекой не был. А воровать у него получалось плохо. Очень плохо.

Фелвинг поежился. Надо радоваться, что он не девчонка или не смазливый на лицо мальчишка. Такие, хоть и всегда сыты, но находились в ужасном положении. То и дело в приют к дядюшке Мейзеру Уортолу приходили «добрые гости». Они шли в южное крыло, где жили девочки и куда, по запросу гостей, приводили симпатичных на лицо мальчиков. Фелвинг и сейчас слышал крики девчонок, насилуемых «добрыми гостями». «Ненавижу этот город, будь он проклят.» — зло думал Фелвинг, сворачивая в очередной проулок. Однажды к дядюшке Уортолу пришло много «добрых гостей». Они несколько дней «гостили». А потом, одной ночью, когда ворочаясь на старом дырявом ватнике, положенным прямо на полу, Фелвингу не спалось, он встал и посмотрел в окно. За окном он увидел, как Уортол и охранник Торри Скъявона, широченный заросший с черным волосом дворф, выносят на улицу тела нескольких девочек и сбрасывают их в старый глубокий колодец. До утра он так и не смог заснуть в ту ночь.

Вечер наступал быстро. Фелвинг в растерянности шатался по грязным улицам, да и сам он был подстать им: грязный, потный, в рваных штанах и потертых, с отслаивающейся подошвой башмаках.
— Эй, малек, не хочешь повзрослеть? Накопил себе на то, чтобы стать мужиком? – предложила появившаяся из-за угла проститутка. Фелвинг молча ускорил шаг. Свернул в переулок, снова свернул, надо было возвращаться, вернуться без денег плохо. Вернуться без денег и сильно опоздав – значит получить еще и розог, помимо обычной зуботычины. И тут он увидел в одном из переулков высокую, скользящую тень. Длинные, клубящиеся туманом руки, лицо, которое плыло, растекалось. Парень почувствовал, как в горле встал ком. Тень проскользила к нему, протянула уродливую руку с длинными пальцами и когтями. Закричав, парень бросился бегом по переулкам, петляя, точно испуганный заяц под прицелом охотника. Бежал, пока легкие не загорелись огнем, а сердце едва не выпрыгивало из глотки. Остановился. Оглянулся, держась рукой за стену дома. Никого.

Дядюшка Уортол побил его. Не сильно, бывало и сильнее, чего уж. И снова оставил без ужина. Фелвинг, хлюпая разбитым носом, побрелся на второй этаж в общую спальню. Может быть Хэнсер захватит что-нибудь со стола для него. Малец Хэнсер был на два года младше Фелвинга, но попрошайничать у него получалось отменно, за что дядюшка меньше других трогал его. Скучая, Фелвинг выглянул из окна и рывком упал на пол. Этого не могло быть. Он уже убедил себя в том, что тень, которую он встретил в переулке, все лишь плод его воображения. Но там, внизу, мелькнув среди темных силуэтов домов он увидел ее. Жуткий белесо-черный силуэт, огромные, непропорциональные телу руки, и вся она точно переливается, точно по ней текут разного рода образы. Заснул Фелвинг очень поздно, когда замолкли последние голоса мальчишек.

Утром Фелвинг проснулся от колокольчика. Страх сжал все его нутро. Он знал этот звук. Он ненавидел этот звук. Это звук смерти, это звук болезней и ужаса. Мальчишки выглядывали в окна, кричали, болтали без умолку. По вонючим мостовым, скрипя и дребезжа, катились телеги гробовщиков. Бедные кварталы оцепляли. Снова болезнь. Снова мор. «Нет, этого не может быть. Это все сон, я просто не проснулся еще» — судорожно думал парень. Внизу матерился дядюшка Уортол, визгливо кричала и истерила мадам Марберри, слышался плач девочек и мальчишек помладше.

Стражники волокли заграждения, растягивали колючие цепи, переругивались между собой. Конечно, город огораживали избирательно: только входы в бедные кварталы. У не бедствующих граждан, наверное, таких проблем не было.

Дядюшка Уортол ходил как черная туча. Все планы его смешались, к нему должны были пожаловать «дорогие гости» из числа очень и очень важных, а теперь, этот мор, эта болезнь спутала все карты. Он пинал попадавшихся на пути мальчишек и девчонок, орал, брызгая слюной, и одного из мальчишек постарше избил так, что бедняга долго не мог встать. Фелвинг старался не попадаться ему на глаза, иначе от побоев было не уйти. Он был в числе тех, кого дядюшка очень сильно не любил. Порой, Фелвинг боялся, что в один день от него просто избавятся. Однако, какие-никакие, но деньги он приносил, да и всегда выполнял сложную работу, на которую его ставили.

Весь день из приюта не выходили. По улицам, скрипя, ездили телеги могильщиков, тел было немного, но были они настолько сильно изуродованы миазмами, что видавшие на своем веку старые гробовщики и могильщики спешно осеняли себя святыми символами и шептали молитву. Неизвестная болезнь косила не так страшно и быстро, как тот же лордеронский тиф, но жертвы ее были ужасны.

Фелвинг боялся лишний раз подходить к окнам. Нутром он чуял, что та тень и эта новая болезнь как-то связаны. Вечером Уортол напился. Когда он напивался, нрав его становился еще отвратительнее. Он быстро впадал в гнев, но помимо этого, его распаляла похоть, поэтому частенько он сам ходил к девочкам в южное крыло. Жена его не возражала, у нее были свои увлечения с мальчиками, о которых Мейзер Уортол если и догадывался, то виду не подавал.
— Эй, Фел… свин зовет тебя. – прервав размышления Фелвинга к нему подошел долговязый парень со спутанными черными волосами по имени Джейер. Свин было одно из многочисленных прозвищ дядюшки Уортола.
— Эээ зачем? – сглотнул Фелвинг.
— А я почем знаю?! Нажрался он, у девчонок сейчас… Давай живее, а то мне еще за тебя достанется. – голос Джейера стал злым и Фелвинг поспешил в крыло девочек. Лестница вниз, потом темный коридор, картины, нелепые и некрасивые, покосившись, висели на стене. Снова лестница вверх. Женское крыло. Фелвинг еще на подходе услышал плач девочек и грязные ругательства Уортола. Он постучал в дверь, тихо и робко. Выматерившись, Уортол приказал заходить.
— А, это ты, сучий выблядок. Иди сюда. – разило алкоголем, пахло тяжелым мужским потом и блевотиной. Девочки забились в угол. На кровати лежала одна, свернувшись калачиком, абсолютно голая и плакала. Дядюшка стоял, одной рукой придерживая спадающие штаны, второй опирался о стену. Его конец болтался, точно старая сосиска на вилке, а под ногами было наблевано.
— Уб… рал это живо, кусок говна… — он как-то по-бычьи посмотрел на паренька, сделал неуклюжий шаг, потом опустил тяжело голову и посмотрел на спущенные штаны и болтающийся конец. Он неуклюжим рывком натянул штаны, но те снова упали. Тупо посмотрел на девчонок, столпившихся в углу. Там были и совсем маленькие, не больше восьми-девяти лет, и постарше и совсем уже девушки. Дядюшка Уортол, владелец приюта сирот в бедном квартале криво улыбнулся и поманил рукой старшую девушку. Это была Энни, красивая шестнадцатилетняя девушка. Она была одной из тех, кого часто выбирали «дорогие гости».
— Сюда, сюда… — ворочал жирными губами мужчина. Девушка, склонив голову, подошла к нему. Удар по щеке. Хлесткий, сильный, с громких хлопком. Энни молчала. Мужчина уставился на нее пьяными глазами и схватил на худенькое плечо.
— Вниз давай. Сд-ик!-лай дядюшке хорошо. – он качнулся к девушке и едва не упал на нее. Энни замешкалась всего на пару секунд из-за чего получила новую пощечину, не слабее первой, после чего девушка встала на колени.
— Э погоди. Я-ик!-чёйта не понял. – запыхтел жирный здоровяк, обернувшись к застывшему Флевингу. – убрал с пола все это, дерьмо, сучий крысиный вы…-ик!-кормыш! – пьяно рявкнул мужчина и повернулся. Фелвинг растерялся. В сознании всплывали какие-то картины, как сны на яву, как воспоминания: какой-то пьяный барон или граф бьет молодую супругу, заставляет ее удовлетворять его ртом… пылающая деревня… молодой мужчина, которого заковали в цепи, прибили на лицо крест-накрест черные ремни и в мороз обливают ледяной водой… красивая, как весенний первоцвет девушка со светлыми лентами в волосах, целует этого мужчину, уже не закованного, или еще не закованного.

Сильный удар вывел подростка из странных и даже страшных грез и опрокинул его на пол. Скула горела, точно прижжённая головней. Уортол навис над ним. Он скинул с ног штаны, пока шел к нему, и теперь в одной майке с пятнами пота и болтающимся членом заносил ногу для удара. Фелвинг не успел что-либо сделать. Вскинул руки, удар ногой пришелся по ним, было больно, но могло быть больнее.
— Сукин сын, дерьма кусок – ревел дядюшка Уортол. Он забыл уже, что не так давно приказывал Энни удовлетворить его орально, теперь его захлестнула ярость. Он был пьян и неуклюж, но силы от этого не убавилось.
Фелвинг отполз к кровати, поднял голову, видя застывших с испуганными лицами девочек. На него, точно старый бык, шел Уортол. Удар ногой в голову. Парнишка отлетел и ударился о бортик кровати. Сознание его погасло. Мейзер Уортол ударил его ногой в живот пару раз, после чего ему это надоело. Он поднял пьяные глаза на девочек, отыскал стоявшую на коленях Энни.
— Э, сюда. Живо. – рявкнул он. Девушка повиновалась. Здоровяк грузно опустился на кровать, та жалобно скрипнула под его весом. Он широко расставил ноги и кивнул головой. Девушка, знавшая в свои годы, как и что делать, принялась ублажать его.

Фелвинг видел сны, мелькавшие в голове разрозненной чередой картинок. Все тот же мужчина, пробужденный в могиле, с крестом черной кожи, прибитым к лицу, какие-то ордынцы, битвы, кровь, снова затмение (этот сон снился ему часто), люди и орки бьются плечом к плечу против каких-то невиданных доселе тварей, озеро крови… Он очнулся. Рядом с ним на коленях стояла Энни, по щекам текли слезы. Она с характерным причмокиванием делала свое дело, а жирный здоровяк, дядюшка Уортол, сидел на кровати и опустил голову на грудь, покряхтывая от удовольствия. Фелвинг почувствовал, как злость растекается по всему его телу, такая злость, которую он не чувствовал, пожалуй, никогда. Он схватил толстяка за щиколотку. Тот от испуга крякнул, Энни дернулась и отшатнулась.
— Это ты сученок… Аааа! – вдруг закричал толстяк. От того места, где его схватил подросток, расползалось черное пятно. Кожа, бугрилась, трескалась, сочился гной с сукровицей. Пятно ползло а вместе с ним ползла по телу боль. Жирдяй заорал. Пьяный угар прошел быстро, очищенный страхом. Энни тоже закричала, видя жуткую картину ползущих по телу миазмов гнили. Фелвинг же не видел того, что сделал. Он встал, глаза его застилала злость, холодная, колючая, режущая душу осколками битого стекла. Запахло гнилью и разложением. Уортол с округлившимися от ужаса глазами бросился бежать к двери, но на пол пути раздался противный хруст. Та нога, за которую схватился Фелвинг, не выдержала и треснула. Порча добралась до кости, делая ее слабой, гнилой, ветхой. Уортол завопил как свинья. Это не был уже человеческий крик, это был визг забиваемого животного. Девочки кричали и плакали. Энни в ужасе смотрела на черновато-сиреневый ареол, пульсирующий вокруг рук Фелвинга. На крик вбежал в дверь Торри Скъявона, черный и взъерошенный, за ним, кричала мадам Уортол и куча мальчишек.

Фелвинг внезапно увидел, что натворил. Крича и выблевывая кроваво-черные сгустки, полз к двери почерневший, пахнувший разложением, дядюшка Мейзер Уортол. За ним тянулся след гнили, мочи и фекалий. Органы его были поражены и не работали, порча съедала тело, заставляя несчастного агонизировать. Дворф понял все сразу и выхватил короткий топорик. Присев, он боком стал подбираться к пареньку. Кричали девчонки, визжала мадам Марберри Уортол, шумели мальчишки. Светловолосый паренек испугался до дрожи в коленках. Дворф приближался. В отчаянии Фелвинг бросился к окну и удача была в этот раз на его стороне. Все окна южного крыла были застеклены, и, бросившись в любое из них, парнишка пропорол бы себе брюхо об осколки и изрезался бы еще до падения на холодный и грязный камень мостовой. Все, кроме одного. Уортол так и не удосужился заменить выбитое стекло и приказал сделать деревянные ставни, открывающиеся наружу. В холодное время года из этого окна сильно сквозило и девочки затыкали его тряпками и бумагой. Закрывались ставни на небольшой крючок. Фелвинг с силой ударился в окно, ставни распахнулись и парень полетел вниз. Он неудачно приземлился на мостовую, ударившись плечом и вывернув себе кисть. Шатаясь, он поднялся, и поспешил в темные закоулки и лабиринты улиц. Торри Скъвона может быть и догнал бы его, если б видел, куда именно побежал мальчишка. Пока он протискивался через столпившихся на лестнице парней, продрался мимо визжащей мадам Марберри, Фелвинг, сильно ушибленный падением, уже скрылся.

Было холодно и страшно. Улицы были молчаливы, первые дни карантина всегда так, оно и понятно: люди боятся высунуть нос. Фелвинг не останавливался. Он, хромая, петлял, боясь обнаружить у себя на хвосте черного широкоплечего Торри. В темноте было очень плохо видно, фонарей в бедном квартале было очень мало. Узкие улицы вывели парня к пространству возле стены. В темноте он не сразу разобрал, что за куча была свалена тут. Присмотревшись, он отшатнулся, дрожь пробежала по спине. Тела. Это были тела людей, сваленные тут. Их было не больше дюжины, бледные лежали они, глядя на звезды замершими в мертвом оцепенении глазами.

— Тьма и огонь, какого!… – негодующе прошептал молодой мужчина, сжимая рукоятку меча в одной руке и фолиант во второй.
— Тише, Сол. Мальчишка послужит даже лучшей приманкой для него, чем свежие трупы. – второй мужчина с короткой щетиной и черными, как уголь, глазами, не мигая смотрел на паренька в лохмотьях, который отшатнувшись, пятился от сваленной груды тел.

Фелвинг не увидел, а скорее почувствовал. Волосы на затылке встали дыбом. Он резко повернулся вправо и увидел ее. Тень, слегка выделяясь на черном фоне грязной улицы мертвенно бледным сиянием, проворно двигалась к нему. Длинные руки были подняты и тянулись к подростку. Непропорционально длинные пальцы, когти, клубящиеся сероватой дымкой, источали запах болезни. Хотелось закричать во все горло, но крик застрял в груди. Парень в бессознательном желании защититься, схватил протянутые к нему жуткие руки, не глядя в перетекающее мерзкое лицо с вечно открытой пастью. Тварь замерла, а потом на миг рванулась назад, точно обжегшись. Фиолетово-черное сияние вокруг кистей паренька было заметно на фоне ночной улицы. Тварь высоко завизжала так, что парнишка осел на мостовой. Он смотрел на перетекающее лицо, меняющееся каждую секунду, и полз назад. Штаны его намокли. Он зажмурился, а когда открыл глаза, увидел, как высокий человек в длинном кожаном плаще бьется с жуткой тенью. На мгновение мелькнуло его лицо, и Фелвинг увидел, что тот ни сколечко не боится твари, и даже напротив, жаждет сражения с ней. Руки незнакомца были окутаны оранжево-алым сиянием, в одной он держал горящий пламенем меч. Жуткий был этот клинок. То и дело по изящному лезвию пробегала рябь, отчетливо вырисовывались многочисленные пасти.
Рядом с мужчиной возник второй, моложе его, тоже в длиннополом плаще. Он читал на церковном языке какую-то книгу, после чего тень задрожала и дернулась. Атакуя с фланга, он помог первому и тот, рванувшись вперед, пронзил чудовище своим жутким мечем. Раздался душераздирающий визг, тварь начала скукоживаться, казалось, клинок жрет ее изнутри, засасывает в себя, а через мгновение все пропало.

Мужчина с щетиной и острыми черными глазами подошел к сидевшему в ужасе пареньку. Убрав меч в ножны, он пристально посмотрел в глаза юноше.
— Вставай, парень. К тебе есть вопросы. – и снова пронзающий взгляд. Он изучал Фелвинга, вгрызался в душу, скреб там по самым потаенным местам. Юноша поднялся.
— Хорошо. Ты поедешь с нами. Как тебя зовут?
-Фелвинг… — тихо проговорил подросток и зябко поежился. Инквизиторы смотрели на него молча. То, что это слуги Святого Престола Фелвинг понял, когда ужас немного отпустил его сердце. Нашивки только были странные, не совсем как у обычных клириков: рогатый череп, заключенный в рассеченный крестом круг.

Втроем дошли они до ограждений. Лошади инквизитора и его помощника были привязаны у коновязи. Стражники мрачно посмотрели на служителей Святого Престола, мрачно и с толикой страха. Фелвинга посадил позади себя тот, что помоложе, он же и поехал первым. Человек с пристальным взглядом ехал позади. Фелвингу казалось, что взгляд его прожигает ему спину, он ежился, не от холода ночи, а именно от ощущения, что его пристально разглядывают.
Квиксос усмехнулся, увидев родимое пятно под левой лопаткой у парня в виде звезды о восьми концах, когда рваная рубаха сползла с плеча. «Не прост ты, паренек, ой не прост» — подумал инквизитор второго ранга Официо Демонологиум.

* * *

Впереди их всех ждало общее будущее. Квиксоса через неделю Святой Престол разжаловал в третий ранг, за радикальные меры с похищенными из городского морга свежими телами почтенных граждан, но сам-то он знал, что настоящие предлог был все тот же: радикальность действий и мышления и, конечно, его демонический клинок. Фелвинга отмыли, привели в приемлемый вид. Долго инквизитор и помощник расспрашивали его, делали пометки в блокнотах, заставляли проходить всяческие эксперименты, наблюдая за реакцией подростка. Подробно Квиксос расспросил мальчишку о снах и видениях, когда тот вскользь упомянул их. Потом его оставили одного, жить в небольшой келье. Далее последовали новые опыты, вновь допросы, испытания, эксперименты. А после все закончилось и Квиксос предложил ему, точнее даже поставил перед фактом, что отныне он будет членом его свиты. Парня принялись спешно обучать наукам. Юноша показал способности к темной магии и, по существу, был колдуном, чернокнижником. Солтаерон, когда это выяснилось, с кислой миной отсыпал прозорливому Квиксосу горсть золотых за проигранное пари. Так и закончилась судьба сироты из бедных кварталов, Фелвинга Хэйлера и началась судьба Фелвинга, помощника Квиксоса — инквизитора третьего ранга Официо Демонологиум.

(c) WARG